Политолог Миша Ремизов На днях Станислав Говорухин затронул тему, особо чувствительную для многоэтнической Рф. В интервью телеканалу «Россия 24», комментируя предложение о разработке закона о русской цивилизации, он произнес, что считает слово «россиянин» мерзким. Дело, естественно, не в личных вкусовых лингвистических чувствах государя Говорухина; он коснулся настоящей трудности, имеющей критическое значение для государственной сохранности Рф во всех смыслах этого понятия. Тем более с учетом негативного опыта Русского Союза.
За наружной терминологической стороной вопросца стоит другая, реальная неувязка: как, не ущемляя этнических эмоций ни одной из культурных групп, живущих в Рф, сделать единую общность — с единым самосознанием, с едиными ценностями?
И каким термином ее обозначить — вопрос, хоть и принципиальный, но второстепенный. Формально таковая общность в Рф существует и по факту обозначается термином «россияне» — от наименования нашего страны — Россия, что естественно.
Но идет речь о дилемме настоящего, а не формального сохранения и укрепления в Рф политической, то есть именно русской цивилизации. Говорухин свою позицию разъясняет так: «Я знаю, что мы много веков были русским народом, и на данный момент мы российский люд по факту».
«Во времена СССР мы обходились прилагательным «советский», тогда говорили: «Мы русский народ». «Но на данный момент русской власти нет.
Кто мы?» — справедливо задается вопросцем режиссер.
Но в этом примере Говорухина содержится и ответ на его же вопросец. Прилагательным «советский» поэтому и обходились, что оно было комфортным и естественным обозначением всех людей СССР независимо от их этнической принадлежности.
Это дозволяло гражданину Русского Союза, не отказываясь от собственной этнической идентичности, сразу с сиим чувствовать себя русским.
В конечном счете, конкретно в выработке русского самосознания был весь смысл сотворения «новой исторической общности — советского народа», как писалось в документах КПСС.
Можно спорить о конечной цели таковой политики — должен ли был русский народ и соответственное ему самосознание заменить реально существовавшие народы СССР либо всё бы ограничилось советской надстройкой над определенными этносами?
Есть основания считать, что сначала, опосля взятия власти, большевики преследовали быстрее первую цель — тогда партия серьезно подразумевала не только лишь это, да и «мировую коммунистическую революцию».
Опосля Великой Отечественной войны идеология стала наиболее реалистичной и советское самосознание обязано было стать политической надстройкой над этническим самосознанием населения союзных республик, не отменяя его, но скрепляя таким образом многоэтничный СССР в единую общность. И если Станислав Говорухин признается, что обходились понятием «советский», другими словами он к нему привык, то это обосновывает, что формирование русского самосознания шло в действительности.
Означает, и в СССР существовали сразу «советский» и «русский», также — «грузинский», «казахский» и пр. Ошибки русской государственной политики и то, как взаимодействовали меж собой этнические причины в СССР, — отдельная и чрезвычайно емкая тема.
Тут же следует признать: по различным причинам советское самосознание у людей СССР сделать не удалось, что, фактически, и подтверждается самим фактом распада страны. У населения союзных республик этническое чувство оказалось посильнее чувства принадлежности к СССР и рвения спасти общий Альянс.
Та же неувязка воспроизвелась и в многонациональной Рф. Как и вокруг каких общих ценностей объединить всех людей Рф? Как сделать это так, чтоб не задеть их этнические чувства и сохранить их культурно-языковую самобытность?
Потому разумно было бы сформировать общероссийское самосознание для всех людей Рф в дополнение к этническому. Тут опыт СССР сколь трагичен, настолько и поучителен.
Мультикультурализм для Рф не подступает категорически. Фрагментарное сосуществование множества культур без объединяющей надстройки в виде общих ценностей небезопасно для единства страны.
В этом уверяет наш свой обеспеченный русский и текущий европейский опыт. Неувязка ведь не в нормативном внедрении термина «российский» для обозначения всего населения Рф. Это уже изготовлено введением конституционно-правового института русского гражданства.
В формально-политическом смысле русская нация существует, так как есть граждане Рф, объединенные равными гражданскими, политическими и социально-экономическими правами.
Неувязка в том, чтоб к формально-политическому аспекту гражданства добавились бы ценности, определенные и общие для всего населения нашей страны, общие представления о месте Рф и россиян в мире, также общие эмоции и переживания. При всем этом, чтоб скреплять всех русских людей в единую общность, они должны быть более сильными, чем их фактически этнические чувства.
Термин «россиянин», естественно, не должен заменить не заменит термин «русский».
Так же как не заменит он самосознания других народов, живущих на местности Рф. Можно быть и русским, и россиянином сразу.
Татары, якуты, башкиры и другие не станут русскими, но они могут быть и являются по факту россиянами.
Смысл введения «российского» не в том, чтоб заменить исторически сложившиеся наименования народов Рф. Так вопросец не стоит, и никто его так не ставит. Но этот термин может стать, а по факту собственного потребления уже стал, применимым обозначением политической цивилизации, о необходимости укрепления которой говорит и наш президент.
При этом фактом является особенная, государствообразующая роль российского этноса.
Разумеется, имеет смысл зафиксировать это положение в документах, которые будут определять национальную политику и политику исторической памяти в нашей стране. Как технический термин, значащий наличие русского паспорта, слово «россиянин» не вызывает особенных возражений.
В этом качестве оно, фактически, и прижилось. Но ежели мы прибавляем к этому пафос преимущественной лояльности, пафос верности судьбе, пафос патриотизма, то это слово данного пафоса не выдерживает не оправдывает.
Сходу звучит фальшь. Я думаю, Говорухин в данном случае, как человек с художественным чутьем, это просто фиксирует.
Почему возникает фальшь? Возможно, потому что в нашей стране главным генератором патриотической, государственной мотивации служат история и культура — которые именуются и являются на самом деле русскими, — а не официальные муниципальные университеты, которые можно именовать русскими.
Это не означает, что лояльность общества к государству как таковому отсутствует.
Но на глубинном уровне она коренится быстрее в культурной и исторической лояльности, чем в преклонении перед конституцией, правовой системой, институтом гражданства, демократическими институтами и т. д. В неких странах, например в США, эти формальные университеты играют куда огромную роль в государственном самосознании. Фактически, конкретно потому цивилизации время от времени делят на гражданские (другими словами политические) и этнические (другими словами культурные).
Противопоставлять эти две категории нет никаких оснований — во всех жизнеспособных цивилизациях оба элемента находятся, но некий из их может играться огромную, а некий наименьшую роль. В нашем случае решающую роль играет конкретно государственная культура — русская культура, российский язык и государственная память.
Это то, что на базовом уровне держит нас совместно, при этом независимо от происхождения. Так как, по сути, единственное, что цивилизационно объединяет различные народы русского места, — это то, что они все в той либо другой мере были подвержены влиянию этого российского элемента.
Это основной фактор внутренней гравитации русского места, его константа. А такие причины, как территория, другими словами официальные очертания границ, либо конституционный строй, оказываются быстрее переменными — в нашей истории они изменялись достаточно нередко и достаточно значительно.
Это означает, что если мы будем искусственно сдвигать упор с культурно-языкового, культурно-исторического осознания цивилизации на чисто территориальное и гражданское, то мы рискуем подорвать ту патриотическую лояльность, ради которой, казалось бы, всё и затевается.
Другими словами мы не столько учредим новейшую национальную общность, сколько подорвем существующую.
Другое дело, что почти все вещи можно и необходимо делать эволюционно.
К примеру, я был бы лишь рад, если б через несколько десятилетий русская Конституция была бы таковым же предметом гордости, как классическая российская культура, а правовой порядок был бы единым и незыблемым на всей местности страны и для всех категорий ее людей. В данном случае мы вправду имели бы основания считать себя гражданской цивилизацией.
Другими словами, усилить гражданский компонент нашей государственной общности можно — но не декретом о переименовании цивилизации, а поочередным развитием, усилением соответственных институтов.
Но даже в данном случае остается принципиальный вопросец о том, можно ли ограничивать место нашей государственной общности границами РФ. Я напомню о том, что в собственной крымской речи президент признал положение российского народа как наикрупнейшей разбитой цивилизации в Европе.
Чисто территориальная модель русской нации отсекает российских за рубежом.
И разъяснить, скажем, присоединение Крыма в этих категориях нереально.
В Крыму жили носители российской культуры, российского языка и государственной памяти — но не россияне до 2014 года. Крымские действия — как раз неплохой пример того, что генератором патриотической мотивации нашего общества является российская идентичность.
Когда мы о этом вспоминаем, это увеличивает не только лишь доверие общества к государству, да и доверие меж русским и иными народами. Россию по ее исторической конструкции вполне можно считать союзом народов.
Но этот альянс не будет работать без мощного государственного самосознания того народа, вокруг которого он появился.